Между прочим, я очень люблю Иманта Зиедониса.
Моя мать говорит: – Когда я была молодой, я могла танцевать на тарелке.Моя мать говорит:
– Когда я была молодой, я могла танцевать на тарелке.
Я не умею. Я молода тоже, но я не умею. Сестра моя – вся она в мать.
Ноги ее свиваются, как веревочки. Когда она была маленькой – в кружечках танцевать умела. Выпьет кружечку молока, а потом в ней танцует.
Она пылала в кружечке, словно пламя, только руки ее трепетали снаружи, и ее опрокидывали вместе с той кружечкой. Но она, не обидевшись, прыгала в блюдце, и в блюдце она танцевала, как будто бы в кратере – искры и пепел вздымая.
Мои ноги умели глину месить и брести по глубокому снегу, но хотелось им также плясать. Так хотели они танцевать, что аж дергались, словно пес на цепи – а плясать все равно не могли.
А сестра танцевала всегда и везде.
Школьные свои пятерки она вытанцовывала.
Не только по физкультуре.
Она могла вытанцовывать все.
Таблицу Менделеева она вытанцовывала так же легко, как мы прыгаем, в классы играя.
Геометрия виделась ей танцевальным залом. О геометрии она говорила – мне еще нужно ее отромбовать.
И она отплясывала прямоугольники и цилиндры и вытанцовывала свои пятерки.
У меня тяжелые ноги, иногда по ночам они плачут.
Моя сестра танцует всегда и везде. Она выпивает рюмку и в рюмке танцует, и парни порой выливают из рюмки коньяк и ее приглашают – войди в мою рюмку!
Я очень люблю сестру свою, я не хочу ей завидовать, но ноги мои болят от бессилья.
Я хочу детей. Они будут плясать, как сестра моя. Они уже пляшут во мне, как электроны в молекуле. Когда родятся они и будут совсем еще маленькими – они будут плясать в наперстках. Таблицу умноженья я научу их плясать, как моя сестра ее пляшет.
Когда я мою тарелку, я в ней уже вижу следы их. Ветер шуршит в цветах на тарелке, и я чувствую легкость в ногах. В тяжелых моих ногах я ощущаю другие, легкие ноги.
Откуда взялась я такая меж матерью моей и моими детьми – как колода в ручье, как коряга!
Дети мои – белые облачки невесомые. Брошена я, словно камень в небо, и все пляшут вокруг, только я не могу шевельнуться.
Ты показываешь мне увядшие цветы и говоришь – увяли. Будто нету увядших цветов и в моей вазе.Ты показываешь мне увядшие цветы и говоришь – увяли. Будто нету увядших цветов и в моей вазе. У тебя отличные зубы – зачем ты показываешь мне тот, что сломан? Что вы носите свои слезы из дома в дом? Если твоя собака больна чесоткой – вылечи ее у себя дома. Стоит ли рассказывать другому о том, что у тебя стал пошаливать мочевой пузырь?
Ты хочешь плакать, плакать не один, а дуэтом? Может быть, тебе будет еще легче,если вместе с тобою заплачет огромный хор?
Беда разделенная – это еще не половина беды. Свои полбеды ты взвалил на другого, а у него уже есть и своя беда, и вот теперь у него своя и еще твоей половина. И это ты называешь любовью к ближнему? Когда ты отдаешь половину ему и когда он отдает тебе половину – все равно у вас остается по целой беде. Так что нет никакого смысла делиться. Спрячь свои знаки минус в надежный сейф и лишь тогда выходи из дому.
Приходи к своим ближним тогда, в тот день или час, когда все твои знаки плюс ты можешь надеть на грудь, как знаки почета. Если это бывает даже очень и очень редко – все же именно в этот час выходи из дому, со знаком плюс, светящимся ночью, как светлячки. Это болит и то. То-то случилось и то-то. Бед у меня – как блох у собаки.
Ты хочешь по свету всех блох своих разнести?
Я люблю тебя, о люстра, я, паркетный брусочек в сосновом узоре паркетаЯ люблю тебя, о люстра, я, паркетный брусочек в сосновом узоре паркета, я, затоптанный всеми, о люстра, и поэтому ты извини и прости мне любовь мою, люстра, ибо пол никогда потолка не достигнет, ибо тот, кто достиг потолка, не опустится больше до пола, о люстра!
День подобен метле, раз в неделю приходит сюда пылесос, он приходит по душу мою, и тогда мне приходится трудно.
Но труднее, о люстра, труднее, чем мне, тем брусочкам паркетным под шкафом. Я порой им рассказываю о тебе, ведь они никогда не видали тебя, да и света они вообще не видали.
Вспоминай иногда обо мне хоть немного, о люстра, меня топчут ногами внизу, ты сверкаешь вверху, и ни ветра не будет, ни бури, которые к нам занесли бы тебя.
Только свет.